— Мам, папа вернулся. Он хочет встретиться с тобой.
Чашка, которую Анна уже собиралась поднести к губам, застыла в воздухе. Она почувствовала, как сердце будто остановилось на мгновение, а потом оно заколотилось быстрее.
— Что?..
Прошло пять лет. Целых пять лет с того момента, как он ушел к другой женщине, не сказав ни слова сожаления. И теперь он возвращается?
Легкий сентябрьский ветерок, играющий с занавесками на кухне, приносил запах осени. Здесь, где каждое утро Анна заваривала свой любимый чай — крупнолистовой цейлонский с бергамотом. Этот чай когда-то привез Павел из командировки, и с тех пор он стал их семейным напитком. Хотя теперь — это только её чай.
— Мам, ты меня слышишь? — голос дочери в трубке был чересчур бодрым для такой новости.
Анна, почти машинально взглянув на часы, увидела, что было только восемь утра. Тишина квартиры, в которой она жила одна последние годы, вдруг стала невыносимой. Тридцать лет учительской работы, два года на пенсии — и вот это сообщение, которое нарушило её привычный распорядок.
— Да, доченька. Слышу, — ответила Анна, глядя в окно на старый клён с пожелтевшими листьями. — Так что ты говоришь… папа вернулся в Москву?
Анна замерла. Чашка в её руке казалась неожиданно тяжёлой, как если бы она была наполнена свинцом.
— С чего ты решила? — стараясь сохранить спокойствие, спросила она.
— Он сам позвонил вчера. Спрашивал о тебе. Сказал, что хочет встретиться.
Пять лет назад Павел ушёл так спокойно, как будто просто вышел за хлебом. «Я встретил другую женщину, Аня. Прости, но я ухожу». Эти слова прозвучали в тот апрельский вечер. Никаких объяснений, никаких колебаний — просто короткая фраза и звук закрывающейся двери.
Двадцать семь лет совместной жизни закончились за одну минуту. Тогда ей казалось, что весь мир рухнул. Она не могла заснуть ночами, принимала успокоительные и впервые в жизни взяла больничный. Школьный психолог, Марина Сергеевна, которая когда-то получала помощь от Анны с трудными подростками, теперь приходила к ней домой. «Анна Викторовна, вам нужно отпустить это. Так бывает».
Но как отпустить половину своей жизни? Как забыть человека, с которым встречала рассветы на море, который держал её руку, когда умерла мама, который знал, что она любит мороженое с солёной карамелью и боится грозы?
Позже она узнала, что та «другая женщина» была её бывшей ученицей, Викторией Ореховой, младше Павла на двадцать лет. Успешная карьера в юриспруденции, командировки по всему миру — и вот теперь Павел, её учитель английского языка, стал её мужем. Они уехали в Лондон, где у Виктории была работа.
Лена тогда встала на сторону матери, и они почти год не общались с отцом. Потом, конечно, помирились. «Он всё-таки мой папа, мам», — сказала Лена виновато. Анна понимала. Не держала зла. Только не на дочь.
— Я не хочу с ним встречаться, — сказала Анна, возвращаясь в реальность. — Мам, он очень просил. Говорит, это важно.
— Что может быть важного спустя пять лет? — горько усмехнулась Анна. — Мы всё сказали друг другу тогда.
Лена помолчала.
— Они с Викой развелись. Ещё год назад. Он вернулся в Москву этим летом.
Анна закрыла глаза. Внутри неё что-то дрогнуло. Это не было радостью и не было злорадством — это была просто усталость. Усталость от эмоций, которые она давно перестала чувствовать.
— Хорошо, — наконец сказала она. — Пусть звонит.
Павел позвонил на следующий день. Его голос звучал иначе — глубже, тише. Или ей так показалось?
— Аня, можно я приду? — Зачем, Паша?
— Поговорить. Просто поговорить.
Она согласилась. Назначила встречу в парке недалеко от дома. Не хотела пускать его в квартиру, которая за эти годы стала исключительно её территорией.
В парке было тихо. Бабье лето — последние тёплые дни перед долгой осенью. Анна сидела на скамейке и смотрела на пруд, где плавали утки. Каждое воскресенье она кормила их хлебом, и птицы знали её, подплывали ближе.
— Ты совсем не изменилась, — знакомый голос раздался за спиной.
Анна медленно обернулась. В нескольких шагах от скамейки стоял Павел — седой, осунувшийся, в незнакомом светло-сером пальто. Все её гордые, язвительные фразы застряли в горле. Он постарел не на пять лет — на все пятнадцать.
— Здравствуй, Паша, — только и смогла выговорить она.
Он сел рядом, оставив между ними осторожную дистанцию. Молчали долго. Анна крошила хлеб уткам, Павел смотрел на воду.
— Я совершил ошибку, Аня, — наконец проговорил он. — Самую страшную в своей жизни.
Сколько раз она представляла этот момент? Сколько гордых фраз придумала за эти годы? А теперь — лишь пустота.
— Все ошибаются, Паша. Жизнь идёт дальше.
— Но не моя, — он повернулся к ней. В глазах блестели слёзы. — Не без тебя. Ты всегда была и останешься моей единственной.
Она смотрела на этого одновременно чужого и родного человека. Мужчину, с которым делила рассветы и страхи, радости и горести.
— Слишком поздно, Паша, — прошептала Анна.
— Я знаю, — он опустил голову. — Не жду ответа сейчас. Просто… разреши приходить? Иногда. Кормить уток вместе.
Что-то внутри неё дрогнуло — не сердце, оно разбилось давно. Возможно, это была решимость больше не впускать его в свою жизнь.
— Уткам можно только белый хлеб, — наконец сказала она. — Чёрный вреден.
Павел поднял на неё глаза, полные надежды.
— Запомню, Аня. Всё запомню.
Так начались их воскресные встречи. Три месяца подряд он приходил с батоном белого хлеба. Они говорили о дочери, внучке, погоде, книгах — обо всём, кроме прошлого. Оно висело между ними, как невидимая грань.
В одно промозглое ноябрьское воскресенье зарядил холодный дождь. Забыв зонт, Анна согласилась, чтобы Павел проводил её.
— Может, зайдёшь? — неожиданно для себя предложила она. — Чай попьём.
В лифте молчали. В зеркальном отражении Анна видела: седовласый мужчина смотрел на неё так, будто она была чудом.
— Обои переклеила, — заметил он, входя.
— Три года назад, — ответила Анна, включая чайник.
Она достала две чашки — свою и его старую. Заварила любимый цейлонский с бергамотом.
— Ты помнишь, — тихо сказал Павел.
— Некоторые вещи не забываются, — она отвела взгляд.
Дождь стучал в окно. Тикали те же часы, что двадцать лет назад.
— Я думал о тебе каждый день, Аня. Все эти пять лет.
Анна поставила чашку.
— Тогда почему ушёл?
— Потому что был слепцом. Мечтал начать с чистого листа… — он горько усмехнулся. — А оказалось, новая жизнь — миф. Есть только наша с тобой.
Она разглядывала свои учительские руки — в чернильных пятнах, с тонкими морщинками. Руки, что так часто обнимали Павла.
— После твоего ухода у меня была клиническая депрессия, — тихо призналась Анна. — Врач говорил, это как горе: отрицание, гнев, торг, депрессия… Я прошла все стадии. И приняла, что тебя больше нет в моей жизни.
По щеке Павла скатилась слеза.
— А сейчас? Что ты чувствуешь сейчас?
Анна подняла глаза.
— Не знаю, Паша. Иногда кажется — всё ещё люблю. Иногда — что это просто привычка. Эхо прошлого.
— Дай мне шанс доказать, что это не эхо, — он протянул руку, но не коснулся её, оставляя выбор за ней.
Анна смотрела на знакомую ладонь с родинкой у большого пальца.
— Один день, — сказала она. — Проведём вместе один день. Потом решим.
Павел улыбнулся сквозь слёзы.
— Один день. Это всё, о чём я прошу.
Они провели этот день как туристы — в Третьяковке, где не были десять лет, в кафе, где когда-то праздновали годовщину. Павел без восторга рассказывал о Лондоне, Анна — о школе и учениках.
В сумерках они стояли на мосту, наблюдая, как Москва-река вбирает в себя отражения городских огней.
— Помнишь, как мы здесь были в восемьдесят шестом? — спросил Павел. — Ты тогда в красном платье была… Я подумал — красивее тебя никого на свете нет.
Анна помнила. Своё первое свидание, когда от волнения не могла проглотить ни кусочка целый день.
— Я ждала, что ты поцелуешь меня, — улыбнулась она. — А ты только руку держал и про созвездия рассказывал.
— Боялся, — признался он. — Казалось, ты такая… недосягаемая.
Они рассмеялись — двое седовласых людей, вспоминающих юность на том же самом мосту.
Павел осторожно взял её руку — вопросительно, без нажима. Анна не стала отнимать ладонь.
— Не знаю, что будет, Аня, — проговорил он. — Не знаю, сможешь ли простить… Но я хочу встречать с тобой каждый рассвет. Хочу, чтобы твое лицо было последним, что я увижу в этой жизни.
Анна смотрела на переливы огней в воде. На прожитые годы. На несостоявшееся будущее. На настоящее, внезапно наполненное новыми смыслами.
— Обещать ничего не буду, Паша, — сказала она. — Но можем попробовать. День за днём. Без громких слов.
Он сжал её пальцы, и они замолчали под московским небом. Два человека, когда-то знавших друг друга лучше всех на свете. Два человека, которым предстояло заново открывать друг друга.
Вдали грохнул гром — нетипично для ноября.
— Пойдём домой, — сказал Павел. — Ты ведь всегда грозы боялась.
Она кивнула. Он помнил. Помнил её страхи, её смех, её привычки. И, возможно, именно в этом была их надежда.
— Пойдём домой, — повторила Анна. И слово «дом» вдруг снова стало тёплым и настоящим.
Иногда жизнь даёт второй шанс не за заслуги, а потому, что истинная любовь не умирает — она просто ждёт своего часа.
А вы смогли бы? Простить. Начать сначала. Или некоторые раны должны оставаться неприкасаемыми?