«Я забрала маму к себе из маленькой деревни в Сории, но через месяц отвезла обратно — теперь все считают меня злодейкой»
Когда я решила перевезти маму из её уединённой деревушки в Мадрид, думала, что поступаю правильно. Она уже не молода, жила одна в доме, где с каждым днём становилось всё труднее: дровяная печь то и дело отказывалась работать, колодец зимой замерзал, а соседи либо уехали, либо были так же стары, как и она. Я была уверена, что с нами ей будет лучше: тепло, уют и помощь рядом. Но спустя месяц я посадила её в машину и отвезла обратно в родное село. Теперь в семье считают, что я предательница.
— Как ты могла так поступить? — спрашивают меня. — Это твоя мать! Это не щенок, которого можно взять и вернуть, если он не понравился.
— Подожди, когда твои дети так с тобой поступят. Что посеешь, то и пожнёшь!
Я слышала всё: упрёки, советы, ехидные замечания — прямо в лицо или за спиной, доносившиеся, казалось, аж с рынка Сан-Мигель. Говорили о карме, о том, что надо исправиться, пока не поздно.
Но никто не жил в моём положении. Никто не провёл с моей мамой 24 часа в сутки. Никто не видел, как за считанные дни она превратилась из бодрой и весёлой бабушки в тихую, замкнутую женщину, которая плакала в одиночестве, не хотела выходить из комнаты и даже оставляла еду нетронутой. Только я.
Вначале я старалась сделать всё, чтобы она почувствовала себя дома: подготовила ей комнату, купила новые тапочки, даже привезла горшки с геранью из деревни. Но вместо благодарности получила равнодушие. Она сидела в своей комнате, словно гостья в чужом доме, будто я не дочь, а тюремщик. Я приносила ей еду, спрашивала, не хочет ли она принять душ — хотя в деревне она справлялась сама, — но здесь что-то сломалось.
Через несколько дней мама начала переставлять вещи в моей квартире: кастрюли, тарелки, специи, даже мой крем в ванной. Сначала я думала — это адаптация, но потом появились слёзы и истерики. Она садилась в кресло и повторяла:
— Здесь я никто… Я ни за что не отвечаю… Я не хочу так жить…
Я чувствовала себя палачом, хотя хотела лишь помочь.
— Я хочу умереть в своём доме, в деревне. Там всё моё, там я знаю каждый уголок, стены меня слышат…
Я пыталась её убедить остаться, говорила, что с нами будет лучше, что внучка по ней скучает. Но с каждым днём ей становилось только хуже. И я поняла: если не верну её домой, мы потеряем маму навсегда. Она либо погибнет от тоски, либо сломается безвозвратно.
Поэтому я собрала её вещи, положила в багажник и повезла назад. В дороге она молчала. Ни слова. Только когда показался указатель на её деревню, тихо сказала:
— Спасибо.
Сейчас она звонит почти каждый день, полна радости. Рассказывает, как сажает помидоры, варит сливовое варенье, как соседка из Альмарсы приходит на кофе. Она счастлива. Да, одна. Но счастлива.
А я? Меня окрестили «бесчувственной дочерью». Но знаешь что? Я ни капли не жалею. Потому что любовь — это не всегда удерживать близких рядом, а иногда дать им свободу. Не тащить в зону комфорта, а позволить быть там, где они чувствуют себя в мире и покое. Не все родители хотят провести последние годы жизни с детьми, особенно если у них есть свой дом, полный воспоминаний и историй, которые стены бережно хранят.
Если мама вновь улыбается в своём селе — значит, я поступила правильно. Пусть думают, что хотят. Главное — слышать её смех снова.