Он стоял передо мной на коленях, промокший до нитки, чужой и родной одновременно.
Десять лет тишины, десять лет одиночества, десять лет, когда я училась не ждать.
А теперь — он. Живой. Возвращённый кем-то сверху, словно призрак из давно забытого сна.
Соседи высыпали на улицу, прячась под зонтами и платками, вытягивая шеи, как вороны, чуя падаль.
— Да это он! — раздался чей-то шепот. — Тот самый, что сбежал!
— Смотри, на коленях! Просит прощения, ха!
Я не слышала их. Только дождь и биение своего сердца.
— Лили, — прошептал он. Голос охрипший, будто за эти годы он разучился говорить. — Я знал, что ты не простишь. Но должен был прийти.
— Уходи, — сказала я хрипло. — Уходи, пока я не вспомнила, как сильно тебя ненавижу.
Он опустил голову.
— Прежде чем уйду, послушай. Всего минуту.
Миси прильнул ко мне, вглядываясь в мужчину. Я почувствовала, как его пальцы дрожат в моей ладони.
— Это твой отец, — выдохнула я.
Мальчик замер.
— Папа? — в его голосе прозвучала смесь удивления и страха.
Мужчина поднял взгляд — и этот взгляд прожёг мне душу.
— Да. Папа. Прости, что пришёл так поздно.
Они стояли напротив друг друга. Отец и сын, разделённые десятью годами молчания.
И тогда я поняла — не могу просто выгнать его. Хоть бы ради этого мальчика. Хоть бы ради ответов, которых я ждала всю жизнь.
— Заходи, — сказала я, сама не веря своим словам.
Дом, где каждая щель знала моё горе, встретил его тяжёлым молчанием.
Он сел у стола, неловко вытирая дождь с лица, как чужак.
— Я не сбежал, — начал он тихо. — Тогда, десять лет назад, я действительно поехал к отцу. Но не вернулся, потому что…
Он запнулся, достал из кармана старую фотографию.
На снимке — я. Совсем юная, смеющаяся, с венком из ромашек. Рядом — он, обнимающий меня.
Но на обороте — чужие слова, написанные размашистым мужским почерком:
«Она не твоя. Ни она, ни ребёнок. Не возвращайся — убьём обоих».
Я почувствовала, как ноги стали ватными.
— Кто?..
— Мой отец. — Его голос дрогнул. — Он не мог смириться, что я выбрал девушку из деревни, а не ту, что он хотел. Угрожал, шантажировал, держал меня под контролем. Я пытался сбежать, но он следил. Мне пришлось исчезнуть, чтобы выжить.
Он опустил голову.
— Я думал, когда он умрёт, смогу вернуться. Но не ожидал, что уйдёт так поздно. Всё это время я следил за вами. Деньги, что присылала «фонда помощи матерям», — это были мои. Я не смел подписывать переводы.
Меня трясло. Гнев и жалость боролись внутри.
— Значит, ты жил. Богато, спокойно. А я здесь глотала грязь, чтобы вырастить нашего сына!
— Я знал, — прошептал он. — Знал, и ненавидел себя за это. Но если бы я появился раньше, он бы уничтожил вас.
Я поднялась из-за стола.
— И теперь? Думаешь, скажу «спасибо»?
Он достал папку, протянул мне.
— Нет. Я пришёл не за благодарностью. За правдой. И за ним.
— За ним? — я шагнула вперёд, словно защищая Миси грудью. — Ты не имеешь права!
Мужчина тяжело вздохнул.
— Лили, я болен. Рак. У меня остались месяцы. Я хотел, чтобы он знал, кто я. Чтобы хотя бы раз посмотрел на отца не через слухи, а в глаза.
Слова пронзили, как нож.
— Ты врёшь, — выдохнула я.
Он молча расстегнул ворот рубашки — кожа была бледная, прозрачная, и под ней просвечивал шрам после операции.
Миси подошёл ближе.
— Мам… он ведь говорит правду?
Я не смогла ответить. Только кивнула.
Мальчик молча обнял его.
Тот закрыл глаза, сжимая сына в объятиях. И впервые за десять лет я увидела слёзы на его лице.
Слухи по деревне разнеслись быстрее ветра.
«Он богатый! У него машины, врачи, всё!» — шептались женщины.
«Вернулся к ней умирать», — ехидно добавляла старая Марика.
Но мне уже было всё равно.
Он поселился в маленьком доме на краю деревни. Каждый день Миси бегал к нему — сначала робко, потом с радостью. Приносил свои тетради, рассказывал про школу.
Я наблюдала издалека. В нём просыпался отец — настоящий, внимательный, тёплый.
А во мне — что-то ломалось.
Через три месяца он умер. Тихо. Без мучений.
Я нашла его утром — за столом, с раскрытой тетрадью сына в руках. На лице — улыбка.
Рядом лежал конверт.
Внутри — документ о наследстве и короткое письмо.
«Ты выдержала. Ты сделала то, чего не смог я.
Пусть всё, что было моим, теперь будет вашим.
Прости, что опоздал. Люблю вас обоих — навсегда.»
Через неделю снова к моему дому подъехали те же машины.
Но теперь никто не осмелился шептать.
Люди стояли на улице, молчали, глядя, как в чёрных костюмах мужчины выносят тяжёлые коробки, подписанные моим именем.
Я открыла одну. Внутри — документы: земля, счета, дом в городе. Всё — переписано на Миси.
Тот день стал последним, когда кто-то позволил себе смеяться надо мной.
Прошло два года.
Мы с сыном переехали в город, в дом, что когда-то принадлежал его отцу. На стенах висели картины, книги пахли пылью и временем.
Каждое утро Миси вставал рано и открывал окно — туда, где светлел рассвет.
— Мам, — говорил он. — Он теперь там, да?
— Там, — отвечала я. — Но смотрит сюда.
Иногда я возвращаюсь в деревню.
Колодец всё так же скрипит, поле шумит под ветром.
Женщины у колодца теперь отворачиваются, прижимая к губам кружки, когда я прохожу.
А я улыбаюсь. Не злорадно — спокойно.
Потому что знаю: моя жизнь — не их сплетни.
Мой дом — не бедность.
И мой сын — не позор.
Он стоит рядом со мной, высокий, сильный, с теми же глазами, что у отца.
А в кармане моего старого пальто лежит письмо. Смятое, но дорогое.
«Ты выдержала.»
Да, я выдержала.
И, кажется, теперь могу наконец простить.