Усталым жестом она сняла парик, а я, чтобы не видеть её даже краем глаза, резко прибавил газ. Сконцентрировавшись на дороге, смотрел только вперед… Я не мог смотреть на неё без волос. Это было страшно, неприятно и стыдно. Она смотрела на меня с виноватой улыбкой, поглаживая свою лысую голову, похожую на гладкий камень.
— В машине жарко, — сказала она, и кожа задышала, как под шапкой.
— Угу, — ответил я.
Меня до раздражения злило, когда она появлялась передо мной в таком виде. Нужно было смотреть на дорогу… Она казалась жалкой. Я уже смирился с мыслью, что её скоро не будет, и даже как-то ждал этого дня. Но Надя продолжала бороться. Она боролась одна, проходила обследования, химии, реабилитации…
— Я верю в тебя. Ты справишься, — сказал я, но сам понимал, что это ложь.
Я поддерживал её, как мог, словами. Понимаете, я ненавидел больницы. Запах лекарств меня укачивал, белые халаты медсестер меня раздражали, а унылая холодная атмосфера больничных коридоров и палаты не оставляли мне покоя.
— Не переживай, ты справишься, — повторял я, отпуская её одну в мир шприцов, капельниц и стеклянных пузырьков.
Мы с сыном редко её навещали. Хорошо, что Стёпа уже был взрослым мальчиком, ему девять лет… Я мог справиться с ним и один. Без неё было даже проще. Когда в доме кто-то долго и тяжело болеет, это выматывает. У меня было мало сил, а мне нужно было работать, ведь я был кормильцем семьи. Но энергия не бесконечна. После её жалоб на самочувствие я сам начинал чувствовать себя больным, её мрак передавался мне, мысли тянулись в депрессию, а тоска одолевала меня, как прилипшая жвачка к джинсам. Даже моральная поддержка выматывала меня, будто она вытягивала силы, чтобы жить дальше.
Я все больше абстрагировался от неё. Углубился в работу, чтобы было меньше причин находиться дома. Часто ночевал у матери, оправдываясь тем, что так проще добираться на работу. В общем, моя помощь сводилась к минимуму.
У Нади была опухоль в мозге. Она прошла химию, ей сделали операцию по квоте, но всё не улучшалось. Позже болезнь вернулась в ещё более сложной форме. В нашем городе не было нужных технологий для точного обследования, и вот я вез её в Москву. Мы выехали на рассвете. Снег на полях отражал розовый свет восхода, как сакура. Надя уснула, Стёпа на заднем сиденье тоже задремал… Я же решил с ним сходить в планетарий, пока Надя будет на обследовании.
Когда Надя проснулась, начался снег. Небо затянуло серыми облаками, а ветер поднимал снег с земли. Она достала таблетку, запила её минералкой, и я понял, что у неё болит голова. Она не стала говорить об этом вслух, но я видел. Расстегнув куртку, она сняла парик.
— В машине жарко, кожа взопрела, как под шапкой, — сказала она.
— Угу.
— Куда мы едем, Юр? — спросила она, разглаживая искусственные волосы на парике. На трассе не было указателей, и она оглядывалась в поисках хоть каких-то ориентиров.
— Скоро подъедем к местам, где я жил в детстве.
— А, да? Это где? Ты мне не рассказывал.
— Молчаново. Поедем через эту деревню, так не придется платить за платную дорогу.
Она промолчала. Она знала, что я всегда искал способы сэкономить. Квоту на первую операцию она ждал полтора месяца. Повезло. Если хочешь сделать операцию сразу — 250 тысяч. Сложный случай, и цена была соответствующая. Мы таких денег не имели. Надя не просила меня брать кредиты или влезать в долги. Она не просила. Она надеялась, что дождется своей очереди на бесплатное лечение. Она держалась ради сына, почти ползала… Я молчал. Она уйдёт, а я потом буду один тянуть Стёпу и разбираться с долгами?
— Смотри, как погода портится, — заметил я.
— Это метель, — ответил Стёпа.
При подъезде к Молчаново снег становился всё гуще. Через несколько минут скорость снизилась до минимума — ничего не было видно. Мы смотрели на поле, как ветер поднимал снежные массы и гнал их в воздухе. Появились домики деревни, но быстро исчезли за снежной стеной. Ветер выл, машина трещала… Это было настоящее световое шоу. Мне пришлось резко свернуть на обочину, так как лобовое стекло оказалось залеплено снегом. Дворники отказались работать, не выдержав нагрузки.
— Пойду, посмотрю, что с ними, — сказал я.
Я открыл дверь, и холодный снег обжёг мне лицо. Мелкие ледяные кристаллы впились в кожу.
— Тебе помочь? — крикнула Надя.
— Нет, оставайся в машине! — не менее громко ответил я. Снег свистел, а ветер был таким сильным, что приходилось кричать.
— Мама, мне в туалет надо! Я не могу больше терпеть! — заявил Стёпа и, не дождавшись разрешения, выбежал наружу.
Надя бросилась за ним. Снег ворвался в машину, и она поспешно закрыла дверь, накинув капюшон и закутавшись в куртку. Парик остался в её руках, трепещущий на ветру.
— Стёпа, не отходи далеко! Где ты там? — крикнула она, прикрывая лицо рукой.
— Вернись в машину! — рявкнул я, отчаянно пытаясь понять, что происходит. — Всё плохо. Буду чистить.
Надя попыталась открыть дверь, но она была заблокирована.
— Юра, ключи! Двери заблокировались.
— В смысле, блин?!
— Не знаю, просто сработала блокировка.
Я пошёл к своей двери, но она тоже не открывалась. Ключи остались в замке зажигания.
— Это вообще… что делать? — прокомментировал я ситуацию.
Мы втроем стояли у машины. Я почувствовал, как мои нервы сдают. В такой метель такси точно не приедет.
— Почему вы оба вышли? Что ты с дверями сделала?
— Я не знаю! — испугалась Надя.
Мы за пять минут стали похожи на снеговиков. Мимо прошла одна машина, но мы её не заметили. Дорога была пустой, и снег быстро засыпал её, создавая снежные насыпи.
Единственное, что оставалось, это пойти в ближайшую деревню и попроситься к кому-нибудь на помощь, чтобы переждать метель. Я немного помнил оттуда старых друзей, но, возможно, они разъехались. Когда мы подошли к одному покосившемуся домику, я узнал его. Даже в такую метель этот дом выглядел так же, как в моём детстве. Старушка вышла к нам, она тоже была знакома мне.
— Не местные? — спросила она.
— Здравствуйте! У нас с машиной беда. Двери заблокировались, мы не можем их открыть.
— Идите ко мне, заходите, — сказала старушка.
В доме было просто, как у бабушки: одна комната и кухня. В углу стояли иконы, под ними — столик с белой скатертью и лампадкой. Надя села на кровать, прикрывая лицо рукой, в которой остался парик.
— Простите, мне бы сесть… Тошнит, — сказала она.
Старушка предложила нам чай. Мы с сыном сидели смущенные. В доме было тепло, но я всё время чувствовал, что что-то странное происходит. Старушка, её глаза, её косынка — всё это напоминало мне бабушку, к которой я ходил в детстве. Но прошло столько лет… Не могла ли она быть тем же человеком?