Когда моя сестра Эмили дала новорождённому сыну имя Мартин — точно такое же, какое я выбрала для своего мальчика — это сначала показалось мне странным совпадением. Но через несколько недель, после внезапной кончины нашей матери и зачитывания её завещания, я поняла, что у Эмили был свой замысел, и он начинался с этого имени.
В коридоре у родильного отделения стоял резкий запах дезинфицирующего раствора, за которым скрылся непривычный ностальгический оттенок — как будто на меня навалился давно зарытый страх. Мы с мужем сестры, Джейком, сидели в пластиковых креслах у стены, почти касаясь коленями, но между нами лежала целая пропасть молчания. Он нервно теребил джинсы, словно пытался стереть из памяти всё, что только что произошло.
Когда медсестра с усталым, но добрым взглядом распахнула дверь, я встала и первой заглянула в палату. Всё вокруг было ослепительно белым: матрасы, стены, светильники. Моя сестра выглядела истощённой, но на её пастельных губах играла усталая улыбка, а в руках лежала крошечная, кричащая и щурящаяся от света крошечная кукла жизни.
— Он такой крошечный и беззащитный… — прошептала я, рассматривая новорождённого.
— Он красив, — тихо сказала Эмили и, словно извиняясь, добавила: — Его зовут Мартин.
В этот момент у меня будто подкосились ноги. Я проморгалась, пытаясь понять, не ослышалась ли. — Мартин? — выдавила я. — Но ведь моего сына зовут именно так…
Эмили пожала плечами: — Мне просто понравилось твоё решение. Не принимай близко к сердцу.
Извиняющаяся улыбка, едва заметный блеск хитринки в глазах — я не придала этому значения и решила не обострять конфликт. Мы обменялись формальными фразами, и я ушла, пытаясь выдавить тревогу из головы.
Последующие недели растекались томительно медленно. Мы редко виделись с сестрой, обменивались редкими сообщениями, в основном — фотографиями наших малышей. Но странное чувство не покидало меня: Эмили говорила странно нервно, а в её голосе мелькала чья-то чужая боль и отчаяние.
Наконец мне позвонили поздно вечером. — Мамы больше нет, — простонала сестра. — Она умерла во сне.
Сердце ёкнуло. Я захотела бросить всё и помчаться к ней, но самолёт — дела — мешали. Я корила себя за каждую минуту, не проведённую рядом, злилась на собственную занятость и неумение говорить главное вовремя.
Вскоре пригласили нас к адвокату. Я и Эмили снова оказались в гостиной матери, сидя друг напротив друга на выцветшем диване. Перед нами на столе лежал тяжёлый конверт с ручной надписью. — Её завещание, — вздохнул адвокат и открыл папку.
«Всё своё — дочерям в равных долях. Дом — моему внуку Мартину». Я кивнула: мама всегда любила моего первенца, говорила, что он — её ангел. Но Эмили нахмурилась. — О каком Мартине речь? — её голос прозвучал резко.
Адвокат растерянно пролистал страницы: «В завещании нет уточнений — просто ‘внуку Мартину’».
Я рассказала, что сын Эмили появился на свет позже моего, но та лишь выпятила губы: «Мама жила со мной последние месяцы. Дом должен достаться моему мальчику».
Адвокат вежливо напомнил, что завещание составлено всего месяц назад, когда мать уже жила у Эмили. То есть формально любое толкование — возможно.
Я поняла: сестра назвала сына Мартином, чтобы заполучить дом.
Тогда я решила проверить почерки в записях матери. В её комнате, среди хаоса бумаг и записок, я обнаружила старую заметку: «Дом — моему первому внуку Мартину». Тонкая бумага, потёртые углы… И почерк на оригинальном завещании отличался: буквы были резче, мазки — свежее.
Я принесла эту находку адвокату. Он сравнил… и подтвердил: в завещании кто-то подправил и дату, и формулировку. Чужой почерк.
Когда я предъявила доказательства сестре, её лицо исказилось копной эмоций — обиды, злости и горечи. «Ты просто ревнивая!» — заплакала она. «Я заботилась о маме последние месяцы, я заслужила этот дом!»
— Ты попрала наши семейные узы ради кирпичей и названия, — ответила я тихо, но твёрдо.
Эмили вскрикнула, схватила сумку и выскочила в коридор, хлопнув дверью. С тех пор между нами навсегда разгорелся холодный конфликт.
Я же снова вышла в гостиную, где когда-то стоял мамин диван, и тихо произнесла: «Я всё исправлю, мамочка. В доме будет жить тот, кого ты выбрала изначально — мой Мартин».