Тайна, длиною в жизнь
— Анна Петровна, правда, что у вас с Иваном своих детей нет? — прищурилась соседка Галина, перегибаясь через забор.
Я сжала пустое ведро в руках, опустив взгляд.
— Бог не дал, — тихо ответила я, стараясь удержать голос ровным.
Я ненавидела такие разговоры. Каждый раз, когда кто-то из односельчан заводил тему о детях, у меня внутри всё сжималось, словно выкручивали мокрое полотенце. В нашей деревне разговоры всегда крутились вокруг двух вещей — урожая и детей. Урожай в этом году выдался на славу, а вот с детьми…
По вечерам я часто сидела на крыльце старого дома, глядя на закат и думая о муже. Иван уже полтора года работал на вахте в тайге — рубил лес, чтобы мы могли позволить себе больше, чем просто картошку с огорода. Когда он уезжал, я целовала его колючие щеки и шептала:
— Возвращайся скорее.
А он улыбался кривоватой улыбкой и говорил:
— Обязательно, Анюта. Глазом моргнуть не успеешь.
Но время тянулось невыносимо медленно. В тридцать лет мне казалось, что на плечи легло бремя всей жизни. Особенно когда соседские дети пробегали мимо, смеясь и гоняя кур. Машка справа недавно родила третьего, Танька слева ждала двойню. А я… Я просто ухаживала за своими георгинами, делая вид, что мне этого достаточно.
Мы с Иваном много лет пытались завести ребёнка, но судьба распорядилась иначе.
В ту ночь разыгрался настоящий ливень. Дождь барабанил по крыше так сильно, что казалось, он её пробьёт. Проснулась я от странных звуков. Сначала подумала, что это кошка, но потом услышала жалобный, пронзительный крик.
Я открыла дверь и замерла.
Прямо на пороге, в тряпичном свёртке, кто-то извивался и плакал.
— Господи… — выдохнула я, поднимая ребёнка на руки.
Это был младенец. Крошечный мальчик, не больше трёх-четырёх месяцев. Личико покраснело от слёз, глазки зажмурены, кулачки сжаты. Рядом валялась потрёпанная плюшевая собачка, насквозь промокшая от дождя.
Я прижала его к себе, чувствуя, как сердце колотится в груди.
— Тише, малыш, тише… — прошептала я.
На следующее утро побежала к Николаю Степановичу, нашему фельдшеру. Он знал о наших с Иваном проблемах.
— Анна, ты уверена, что хочешь это сделать? — покачал он головой, но в его взгляде не было осуждения — лишь сочувствие.
— Коля, помоги мне оформить документы… Пусть все думают, что это наш ребёнок. Иван ничего не узнает, он ведь далеко…
— А совесть?
— А без ребёнка мне и так совесть покоя не даёт, — с горечью ответила я.
Пять месяцев пролетели как один миг.
Малыш, которого я назвала Мишей, рос удивительно быстро. Гулил, переворачивался, улыбался. Когда он смеялся, у него появлялась ямочка на правой щеке.
Я ждала Ивана, готовилась к его приезду, словно к главному событию в жизни. Натёрла до блеска полы, приготовила его любимые пироги с капустой, повесила новые занавески.
Когда во дворе раздался его голос, у меня подкосились ноги.
— Анютка!
Он ворвался в дом — загорелый, похудевший, но такой родной.
— А это кто у нас тут? — остановился он у детской кроватки, глядя на Мишу.
Малыш открыл глазки и радостно заулыбался, обнажив ту самую ямочку.
— Ваня… Это наш сын, — произнесла я, стараясь сдержать дрожь в голосе. — Узнала о беременности после твоего отъезда. А он родился раньше срока… Прости, что не сказала сразу. Боялась сглазить.
Иван долго молчал. А потом вдруг улыбнулся.
— Наш сын?.. Анюта… — он поднял меня на руки и закружил по комнате.
Миша звонко засмеялся, наблюдая за нами, а я не могла сдержать слёз — то ли от счастья, то ли от страха.
Годы шли.
Иван устроился на работу в местную лесопилку, чтобы больше не уезжать. Он души не чаял в сыне. Они вместе мастерили скворечники, чинили старый мотоцикл, ходили на рыбалку.
Но чем старше становился Миша, тем чаще я ловила на себе тревожные взгляды Ивана.
Особенно это проявилось, когда сыну исполнилось двенадцать.
— Анюта, — как-то задумчиво сказал он за ужином, разглядывая мальчика. — Почему он такой смуглый? У нас ведь в роду все светлые…
Чашка в моих руках задрожала.
— Наверное, от дяди Пети. Помнишь моего двоюродного брата?
— А… Ну да, наверное, — кивнул Иван, но я заметила, что с тех пор он стал чаще всматриваться в Мишу.
С каждым годом страх внутри меня рос.
Когда Мише исполнилось пятнадцать, он серьёзно заболел. Температура не спадала три дня. Иван предложил везти его в районную больницу, но фельдшер отговорил — переезд мог быть опасным.
Я не отходила от сына ни на минуту.
А в голове крутилась страшная мысль: что, если потребуется сдача крови? Что, если врачи спросят про наследственные болезни?
Но всё обошлось. На четвёртые сутки Миша открыл глаза и попросил воды.
И тогда я поняла — неважно, чья кровь течёт в его жилах. Я действительно его мать.
Когда сыну исполнилось двадцать пять, я больше не могла молчать.
За ужином, когда вся семья сидела за столом, я, сжав руки, наконец решилась.
— Нужно вам кое-что сказать…
Все замерли.
— В одну дождливую ночь двадцать пять лет назад… — каждое слово давалось с трудом. — Я нашла младенца на пороге дома.
Я рассказала всё.
Иван вскочил так резко, что стул опрокинулся.
— Двадцать пять лет… — глухо проговорил он. — Двадцать пять лет ты мне врала?!
Он ушёл.
А Миша…
— Мам, — вдруг сказал он. — Какая разница, как я попал в этот дом? Ты моя мать. Всегда была.
Я зарыдала.
Иван вернулся ночью.
Сел рядом на крыльцо, долго молчал.
— Помнишь, как он чуть не утонул в двенадцать лет? Как приносил пятёрки? Как мы провожали его в армию?
Я кивнула.
— Может, не важно, как он появился в нашем доме. Важно то, что он наш сын.
Я зарыдала снова.
А на следующее утро жизнь продолжилась — уже без тайн. Потому что кровь не делает семью. Семью делает любовь.