Я сидела на кухне, беспокойно помешивая чашку с остывшим чаем. Время, как и всегда, мерно отсчитывали старые часы на стене. Их тихое тиканье отдавало болью в висках, напоминая о том, что вот уже месяц, как я осталась одна. Месяц, как Виктор ушел. Ушел к ней, к Ларисе, с третьего этажа.
– Галя, я уверен, что так будет лучше для нас обоих, – произнес он тогда, быстро набивая чемодан. – Мы давно стали чужими.
Тридцать лет совместной жизни исчезли в его словах. Тридцать лет, когда я готовила ему ужины, стирала и гладила рубашки, пыталась не замечать его вспышек гнева и долгих молчаний. Я считала, что так и есть любовь – потерпеть, простить, подстроиться.
– Ты понимаешь, что это всё несерьезно? – спросила я, стараясь сохранить самообладание. – Тебе в твоем возрасте бегать за молодой соседкой…
– Лариса понимает меня, – ответил он холодно. – С ней я чувствую себя живым.
Живым? А со мной? Тридцать лет существования в его тени, и вот так он увидел это. Я смотрела, как он уходит, и внутри меня всё рушилось. Это был не просто конец, это было как разрыв невидимой связи с тем, что я считала своей жизнью.
Первые недели я была как в тумане. Просыпалась, шла на работу в библиотеку, возвращалась в пустую квартиру. Соседки жалели меня, кто-то пытался поддержать. Но я не хотела ни утешений, ни жалости.
– Галина Петровна, держитесь, – говорила мне Нина Степановна. – Мужики все такие. Седина в бороду, бес в ребро.
А я смотрела на себя в зеркале и не узнавала. Как я могла стать такой – такой пустой, такой потухшей? Когда я позволила себе забыть, кто я на самом деле?
Постепенно в жизни что-то стало меняться.
Сначала я записалась в бассейн. Просто чтобы чем-то заняться. Потом купила абонемент на курсы английского. Дети звонили каждый день, но я не хотела их перегружать своими переживаниями. У них своя жизнь.
– Мам, может, ты переедешь к нам? В Питер тебе будет лучше, – предлагала дочь.
– Нет, Леночка, – отвечала я. – Это мой дом. Здесь я была счастлива.
И вот, спустя семь месяцев, глядя на своё отражение в темном окне, я поняла – я больше не плачу по ночам. Я не жду его возвращения. Я не прислушиваюсь к шагам на лестнице.
Я допила свой чай и пошла спать, не зная, что завтра моя жизнь снова изменится.
Когда раздался звонок в дверь, я как раз заваривала чай. Звонок был настойчивым, требовательным. Совсем не похожим на те тихие звонки соседок. На пороге стояла Лариса, с папкой в руках, в облегающем платье и с макияжем, который явно заявлял: «Я здесь».
– Нам нужно поговорить, – без приветствия заявила она, проходя внутрь.
– О чём? – я не знала, как себя вести, но попыталась сохранить спокойствие, поправив халат.
– О квартире, – ответила Лариса, развалившись на стуле, закинув ногу на ногу. – Виктор решил, что всё должно быть официально. Он имеет право на половину.
Что-то внутри меня оборвалось. Но теперь это уже не боль, это была ярость.
– Что значит “имеет право”? – мой голос звучал неожиданно твёрдо.
– То, что имеет, – спокойно сказала она, достав из папки бумаги. – Тридцать лет в браке – всё пополам. Мы с Витей планируем пожениться, как только он получит развод. Его половина квартиры будет оформлена на меня.
Я не могла поверить своим ушам. Эта женщина, которая на много лет младше меня, сидела на моей кухне и говорила о моей квартире, как будто она уже принадлежала ей.
– Лариса, – медленно произнесла я, – а Витя тебе рассказал, откуда эта квартира?
Она пожал плечами.
– Какая разница? Общее имущество делится пополам, это закон.
– Это квартира моих родителей, – я почувствовала, как поднималась волна гнева. – Она досталась мне до брака с Виктором. И он это знает.
– Послушай, Галина, – Лариса подалась вперёд. – Давай без драмы. Если ты будешь упрямиться, мы подадим в суд. Ты же не хочешь судебных разбирательств?
Что-то в моём сознании щёлкнуло. Я почувствовала, как что-то важное и давнее, что держало меня в страхе, разрушилось.
– Убирайся из моего дома, – тихо, но твёрдо сказала я.
– Что?
– Убирайся! – я встала, чувствуя, как дрожат руки. – И скажи своему Вите, если он хочет судиться, пусть судится. Я больше не та женщина, которая молчит и проглатывает обиды.
Лариса усмехнулась, собирая свои бумаги.
– Ты ещё пожалеешь, старая дура. Мы тебя по миру пустим.
Когда дверь за ней захлопнулась, я опустилась на стул и заплакала. Но это не были слёзы отчаяния – это были слёзы ярости и решимости.
Я позвонила подруге Тамаре, она работала в юридической консультации.
– Галочка, ты правильно сделала, что обратилась, – сказала она, просмотрев документы на квартиру. – Дарственная от твоих родителей – это железобетонный аргумент. Такое имущество не делится при разводе.
Я сидела в её кабинете, пытаясь собраться с мыслями. Тамара что-то печатала на компьютере.
– Знаешь, что меня поражает? – сказала она. – Виктор прекрасно знает, что квартира только твоя. Он просто решил, что ты снова уступишь.
Эти слова поразили меня. Вся моя жизнь была уступками – и в мелочах, и в важном. Когда он заставил меня оставить аспирантуру. Когда продал мамин пианино. Когда распоряжался нашими деньгами, как хотел.
– Вот что будем делать, – Тамара протянула мне листок с планом действий. – Первое: подаем заявление на развод. Второе: готовим документы для подтверждения твоего права на квартиру. Третье…
Тогда в дверь постучали. На пороге стоял Виктор с Ларисой.
– Так вот ты где! – он подошёл ко мне, яростно глядя в глаза.
Тамара, не теряя спокойствия, произнесла:
– Виктор Михайлович, выйдите из кабинета, или я вызову охрану.
– Ты думаешь, что ты победила? – прошипел Виктор.
– Нет, Витя, – я стояла спокойно. – Это ты пойми: я больше не та женщина, которой можно командовать. Квартира моя, и точка.
– Ты пожалеешь! – он что-то ещё буркнул, но уже не казался таким страшным.
Когда я закрыла дверь и оперлась спиной, я почувствовала, как всё внутри меня изменилось. Старые часы на стене снова тиканули, и я почувствовала: это уже не моя старая жизнь. Это был мой новый путь.