— Ты что, с ума сошла, Мариана?!
Кофе плеснулся на скатерть. Кристина отбросила чашку так резко, что та едва не упала. Её глаза метались между моим спокойным лицом и обручальным кольцом на пальце.
— Ему восемьдесят два!
— Восемьдесят два, — повторила я, делая глоток. — И, прежде чем ты начнёшь задыхаться, позволь рассказать, как всё началось.
Я впервые заметила стервятников три месяца назад, когда они снова облепили дом дона Эрнесто, как мухи — фрукты на летнем рынке. Его дети. Точнее, его биологические обязательства, появлявшиеся дважды в год: в дни рождения и перед Рождеством. В этот раз они пришли с брошюрами домов престарелых и лицами, переполненными фальшивой заботой.
Я наблюдала с балкона, заваривая чай.
— Папа, ты не можешь больше жить один, — голос Освальдо был масляно-мягким. — Ты ведь уже не тот…
— Мне восемьдесят два, а не две недели от инсульта, — отрезал дон Эрнесто. — Я ещё варю себе кофе, читаю газеты и выгуливаю чёртово дерево бонсай. Живите своей жизнью и оставьте мою в покое.
Тем вечером он постучал ко мне. В руке — бутылка испанского вина, глаза — острые, как иглы.
— Мариана, я хочу предложить тебе кое-что странное.
Он объяснил всё между вторым и третьим глотком.
— Брак. Только юридически. Мне нужно, чтобы они не могли сунуть меня в этот смердяковский интернат. Если мы поженимся, они потеряют контроль. Я останусь у себя. Свободным. — Он улыбнулся краешками губ, словно предлагая сделку с дьяволом.
Я засмеялась. Он нет.
— Я не прошу любви, Мариана. Я прошу убежища. И, если хочешь, обещаю готовить рагу по воскресеньям.
Я посмотрела на своё одиночество, на тусклый телевизор и безмолвные стены. Почему бы и нет?
Мы поженились тихо. Без танцев, цветов и родственников. Только дама из киоска и её муж в качестве свидетелей. Дон Эрнесто поцеловал меня в щёку, и это действительно было больше похоже на подпись, чем на страсть.
— Это самый бунтарский поступок с 1968-го, — прошептал он с искренним весельем в голосе.
И вот, три месяца спустя, я живу с этим стариком. Он всё ещё бодр, ворчлив и… загадочный.
Пока однажды ночью всё не изменилось.
Это началось с шума. Я проснулась в полвторого от звона стекла. На кухне свет был включён. Я заглянула туда — пусто. Но на полу валялась разбитая банка с мёдом. Следы — босых ног — тянулись к подвалу, дверь к которому я ни разу не открывала.
— Эрнесто? — позвала я, но ответа не было.
Подвал оказался глубоким. Каменные ступени, как в старом погребе. Я спустилась, включив фонарик на телефоне. И замерла.
Внизу был зал. Полки, шкафы, старые сундуки. И… доска, покрытая фотографиями, вырезками из газет, нитями, соединяющими лица и даты. Я подошла ближе. На стене — обложка газеты 1973 года: “Ограбление века: Золото исчезло, следов нет”. Под ним — чёрно-белое фото: молодой человек в очках, с усмешкой.
Им был Эрнесто.
— Ты не должна была это видеть, — раздался за спиной голос. Я обернулась.
Он стоял на верхней ступени, держась за перила. Его лицо потемнело.
— Ты ограбил банк? — выдохнула я.
— Я спас свободу, — ответил он. — Убежал. С миллионами. Прятался десятилетиями. Все думали, я умер. Потом завёл детей… не по любви. Они всё равно ищут деньги. Думают, я где-то зарыт с ними. И знаешь что? Почти угадали.
Он щёлкнул выключателем. Пол начал двигаться. Одна из плит сместилась, открывая нишу.
Там, под стеклом, лежали золотые слитки. Настоящие.
— Ты хочешь сказать, что всё это время…?
— Я прятал золото. Я прятался сам. А потом понял, что старость — лучший камуфляж. Никто не ожидает ничего от восьмидесятидвухлетнего старика с бонсай на подоконнике.
— И зачем я тебе? — спросила я, холодея.
— Потому что теперь я не только старик. Я — твой муж. Если со мной что-то случится, по закону всё это перейдёт к тебе. И только тебе.
Тишина упала тяжёлым грузом. Он смотрел на меня с той самой искрой, с которой делал предложение.
— Значит, я теперь хранитель золота?
— Нет, — сказал он. — Ты теперь его последняя линия обороны.
Через неделю его дети подали в суд, требуя признать брак фиктивным и недействительным. Но мы были готовы.
Судья спросил:
— Вы вступили в брак добровольно?
— Да, — сказала я, улыбаясь. — И полюбила его за то, что он — самый свободный человек, которого я знаю.
И когда Освальдо вскочил и крикнул: «Она просто хочет деньги!», дон Эрнесто ответил:
— Нет, сынок. Деньги давно спрятаны. А вот свобода — она у нас на виду. В браке. В выборе. В жизни без страха.
Теперь мы завтракаем вместе каждое утро. Он — с газетой, я — с новым блокнотом, в котором веду записи для книги: “Жених с прошлого света”.