В душном автобусе пожилая женщина не сводила глаз с юноши в белой майке. Его руки были почти полностью покрыты татуировками, и это явно раздражало её. Она то исподлобья бросала на него взгляды, то отворачивалась к окну, шепча что-то себе под нос.
Парень сидел спокойно, погружённый в музыку, и не замечал ни недовольных взглядов, ни ворчания. Но старушка не выдержала:
— Господи, что за времена пошли! — громко сказала она. — На теле картины черт знает какие! Срам один!
Юноша, вынув наушник, повернулся к ней:
— Простите, что-то не так?
— «Что-то не так?» — передразнила она. — Ты ж понимаешь, что с такими метками в Царствие Божие не попадёшь? Это же грех, смертный грех!
— Я не причинил вам вреда, — спокойно ответил он. — Это моё тело и мой выбор.
Но слова эти будто подлили масла в огонь.
— В наше время молодежь знала уважение к старшим! — повысила голос бабушка. — А теперь? Ходят разукрашенные, словно бесы на ярмарке. Родителям твоим позор, и жену нормальную ты с такими руками не найдёшь! Господь тебя покарает, понял?
Она перекрестилась и, качая головой, добавила:
— Да чтоб руки твои отсохли, если ещё раз будешь иголкой колоться!
Парень молча отвернулся к окну. Автобус гудел, колёса мерно стучали по асфальту, а бабушка продолжала бубнить, всё больше раздражаясь.
Но вдруг её лицо резко изменилось — побледнело, дыхание стало тяжёлым, а рука прижалась к груди.
— Ах… сердце… воздуха нет… — выдавила она дрожащим голосом.
Пассажиры переглянулись, но никто не шелохнулся: кто-то сделал вид, что не слышит, кто-то отвернулся.
И только тот самый «разрисованный» парень снял наушники и спокойно, но уверенно произнёс:
— Бабушка… я медик.
В салоне воцарилась тишина. Казалось, автобус застыл, и даже время остановилось на мгновение.