Подарок, который ведёт к тьме: воспоминания о последнем даре бабушки-ведьмы
Во время рабочего дня я получил звонок от тётки, который прервал мою рутинную работу. В офисе, где время тянулось медленно, словно течь из старого подтекающего крана, я сидел за столом и разбирал отчёты. Внезапно мой телефон, обычно молчаливый, словно гроб, начал вибрировать с такой настойчивостью, что казалось, он пытается прорваться сквозь моё безразличие. В голосе тёти Клавдии звучала тревога: «Данила, приезжай срочно. Бабушка Меланья на исходе, она не переживёт эту ночь». Я слушал молча, наблюдая за колыхающейся от вентилятора пластиковой пальмой в углу. Её искусственные листья напомнили мне о доме — таком же пустом и фальшивом внутри.
В моей голове тут же возникла цепочка причин, чтобы отказаться: дед умер, когда я был ещё ребёнком, родители погибли через год после этого. А бабушка Меланья… Она не плакала на похоронах и стояла неподвижно, словно мрачный памятник, произнося: «Слабость — это грех». Затем она взяла меня за руку и повела в дом, наполненный запахом воска и разложения.
— Она зовёт тебя, — прошептала Клавдия, будто читая мои мысли. — Только твоё имя шепчет. Лежит, смотрит в потолок, как будто видит сквозь него, и зовёт: «Данилуша…»
Это событие изменило всё для меня. Не под действием любви или долга, а из глубинной смеси злорадства и лёгкого любопытства во мне возникло желание увидеть бабушку уязвимой. Хотелось, чтобы её чёрные как бездна глаза стали тусклыми.
«Слабость — это грех», — всегда звучало в моих мыслях после её слов на похоронах.
Воспоминания ударили меня внезапно, как топор по трухлявому дереву. Мне было семь, когда мы с родителями приехали к бабушке на неделю. По неосторожности я разбил фарфоровую чашку — синюю с золотым ободком, подарок от деда. Она не закричала и не наказала, а лишь крепко сжала моё запястье, пока хрустели кости, и повела в погреб. Там царил запах гниющей картошки и мышиных следов. Дверь захлопнулась, и я слышал, как за ней она шептала: «Сиди и пусть страх очистит тебя от лжи». Я кричал до хрипоты, потом плакал и молился. Когда дверь открылась, бабушка стояла неподвижно, наблюдая, как я выползаю на свет. В её взгляде не было злобы — был холодный триумф.
- Память мучила меня, возвращая сцены детства.
- Я вспомнил слова матери: «Она не такая, как все, не верь ей, верь мне».
- Деревня, воцарившаяся тишиной и забвением, встретила меня мрачным молчанием.
Я взял отгул, обманув начальство словами о семейных делах. По пути в электричке, покачивая ногой, приходили на ум воспоминания матери, которая перед трагедией сжимала мою руку и шептала: «Если меня не станет, не позволяй ей забрать твою светлость». Пыльный скрипящий автобус унёс меня в это заброшенное место с плачущими домами и забытой красотой.
Бабушкин дом стоял краем оврага, крыша прогибалась, будто усталая спина лошади, а окна были заколочены досками — словно раны на теле. Тётя Клавдия встретила меня с уставшим лицом и попыткой скрыть страх за улыбкой.
— Давно пора, — тихо произнесла она, обнимая меня. Её объятия пахли луком и болезнью. — Она ждала.
Внутри царила тяжелая атмосфера; влажность, плесень и запахи сухих книг смешивались с чем-то неприятным и приторным. Бабушка лежала, утопая в подушках, с лицом воскового силуэта — кожа туго натянута на кости, а глаза горели, словно чёрные бездонные источники света в тени.
— Ты пришёл, — прошипела она без тепла, лишь с холодной уверенностью. — Я знала, что будешь.
Сев у кровати, я почувствовал тяжесть воздуха, словно он был пропитан её могуществом. Чтобы не задохнуться, тихо предложил:
— Могу ли я прибраться на чердаке? Здесь нечего делать.
Она отмахнулась, как от надоедливой мухи:
— Делай что хочешь, только не тревожь её.
Чердак оказался местом теней и пыли, где каждое моё движение оставляло следы в толстом слое грязи. Лучи света проникали сквозь мутное окно, освещая паутинку, похожую на тонкое кружево. Там стояли ржавые инструменты, старые сундуки, пучки сухих трав и кукла с оторванной головой, фарфоровые руки которой были подняты словно в мольбе.
В одном из сундуков я нашёл альбом, залитый пожелтевшими кружевами. Фотографии в чёрно-белом цвете изображали людей в траурной одежде, чьи глаза словно вырезаны ножом и заклеены бумагой. На одной из них надпись гласила: «Она смеялась над моими муками. Теперь молчит». Другой снимок сопровождала фраза: «Забрала мою любовь, вернула страдания».
Особенно сильно меня потрясла фотография женщины с моими глазами — мама. Её глаза тоже были вырезаны. Подпись: «Дочь, слабая, ушедшая от меня».
Я выскочил наружу с альбомом в руках. Ветер шуршал в листве, напоминая голоса тех, кого не стало. В памяти прозвучали мамины слова с того рокового дня: «Если я уйду — не дай ей погасить в тебе свет».
«Ты — свет, Данила. Не позволяй ей погасить тебя» — шепот матери как пазл собирался в моём сознании.
Ночью приснился странный сон: я стоял на поле, усеянном костями, вместо колосьев. Небо было алым, словно запёкшаяся кровь. Из земли выползли люди с пустыми глазницами, протягивая ко мне руки. На их ладонях были выжжены слова: «Прими. Стань сильнее».
Проснувшись в поту, я ощутил запах озона. Над кроватью появился тёмный силуэт человека в чёрном сюртуке. Лицо и глаза отсутствовали.
Последующие дни казались настоящим адом. Бабушка никак не умирала. Она лежала неподвижно, как паук в своей сети, прошептывая загадочные заклинания. Тётя Клавдия ходила, как тень, опасаясь произнести даже слово. Дом жил собственной мрачной жизнью — ножи на столе казались направленными на меня, а в зеркалах мелькали чужие лица.
Однажды я заметил Клавдию, дрожащую, когда она забивала гвоздями окно на чердаке:
— Она не должна выйти, — прошептала она. — Никогда…
— Кто? — спросил я, хотя ответ уже знал.
— Ты видел альбом, — её пальцы впились в мою руку. — Она собирала души. Хочет передать их тебе.
- Тётя Клавдия боялась, что бабушка освободится.
- Альбом хранил души, которые бабушка хотела передать мне.
- Дом становился прозрачно живым — призраки и тени заселяли его.
В самую последнюю ночь я лежал, не сомкнув глаз. Вдруг дверь с силой распахнулась, и на пороге возник высокий безликий мужчина в чёрном сюртуке. Из глазниц текла тёмная тень.
— Время пришло, — тихо произнёс он, — хозяйка ждёт. Ты — наследник её дара.
Тело отказалось слушаться. Из стен вышли тени — лица из альбома, искажённые болью. Они схватили меня за руки, холод пальцев проникал в самые глубины костей.
Комната бабушки наполнилась чёрным пламенем. Она сидела на кровати, и глаза её светились, как сжигающие угли.
— Всё моё могущество — тебе, внучек, — прошипела она, протягивая руку. — Они будут служить тебе. Ты превзойдёшь меня, лишь скажи “да”.
В голове звучали голоса, призывающие к мести, силе и познанию тайного: «Отомсти тем, кто смеялись над тобой…», «Раскрой секреты звёзд…», «Никто больше не сломит тебя…»
Но я вспомнил мамины руки, её запах ромашки и дождя, мягкий шёпот после похорон: «Ты — свет, Данила. Не позволь ей потушить огонь внутри тебя».
— Нет, — тихо ответил я.
— НЕТ! — вскричал я, словно голос мой разбивался, как стекло.
Комната погрузилась в темноту. Безлика фигура рассыпалась в прах, а тени вздохнули с облегчением. Бабушка смотрела на меня, и в её глазах впервые мелькнул страх.
— Глупец, — прошептала она. — Ты умрёшь слабым…
Её тело рассеялось в прах. Я рванул наружу, бежал через лес до тех пор, пока не сел на землю. На рассвете меня подобрал пожилой водитель грузовика, лицо которого было переполнено морщинами.
— Горел ли дом? — спросил он.
Я кивнул.
— Это к лучшему, — ответил он. — В таких местах тени остаются, даже после пожара.
С тех пор прошло десятилетие. Я живу в городе и работаю воспитателем в детском саду. Каждый день вижу, как дети лепят из пластилина яркие солнца, а их смех звучит словно звон колокольчиков.
Ключевой вывод: Несмотря на тьму, я научился светить и не давать страху управлять мной.
Однако по ночам, когда тишина становится густой и ощутимой, я чувствую его — безликого в уголке комнаты, который лишь наблюдает, не приближаясь.
Как-то я спросил психотерапевта:
— Что делать, если страх проник в сердце и становится частью тебя?
Она улыбнулась и ответила:
— Любовь — это не отсутствие страха, а поступок идти вперёд, держась за руку с ним.
Теперь, когда появляется тень, я включаю свет, сажусь за пианино, которое приобрёл, чтобы учить детей музыке, и играю колыбельную — ту, что пела мама.
Иногда кажется, что кто-то тихо напевает вместе со мной в углу. Может быть, это просто ветер… А возможно — и нет.
P.S. Дом сгорел полностью, но среди пепла удалось обнаружить фарфоровую чашку с золотым ободком — её мне привезли. Сейчас она стоит на моём подоконнике, и каждый день в ней ждут свежие ромашки.
Эта история — напоминание о том, как важно сохранять свет и противостоять темноте, даже когда наследие кажется проклятием. Сила в выборе: принять тьму или остаться светом.