Первое, что Рэйчел почувствовала, когда они вошли в дом родителей, — не запах выпечки или свежего кофе, как в детстве, а холод. Не физический, не тот, что идёт из щелей под дверью, а тот, что прячется между стенами. Воздух будто ждал.
«Мама?» — позвала она. Младенец на руках тихо посапывал, и каждый шаг отзывался в её теле отголоском недавней боли. Ричард, как всегда, шёл чуть позади — настороженный, готовый вмешаться, если что-то пойдёт не так.
Из кухни вышла мать — в белой блузке, с лицом, на котором улыбка держалась, как плохо приклеенный пластырь.
— Ты рано, — сказала она.
Рэйчел хотела ответить, но заметила Эмбер. Сестра стояла чуть поодаль, с тем выражением, которое Рэйчел знала с детства: смесь превосходства и скрытой усталости. На пальце сверкало новое кольцо.
— Где Миа? — спросила Рэйчел, чувствуя странное напряжение в голосе.
— Наверху, — коротко ответила мать. — Не начинай. Она здесь просто гостья.
Слово «гостья» кольнуло. Рэйчел не ответила, хотя внутри уже поднималось знакомое чувство — то, что заставляет сердце биться быстрее, когда чувствуешь, что не всё так, как должно быть.
В гостиной царил натянутый порядок: ковер без пятен, журналы, уложенные под линейку. Отец сидел в кресле, глядя в телевизор без звука. Когда Рэйчел подошла, он не повернулся.
— Ты хорошо выглядишь, — произнёс он, как будто комментировал погоду.
Малыш зашевелился, и Рэйчел машинально прижала его к себе.
— Это Лиам, — сказала она. — Наш сын.
Отец кивнул. — Ричард, работаешь?
Ричард ответил вежливой фразой, и разговор потонул в трещании невидимого эфира между поколениями.
Но Рэйчел не могла отделаться от ощущения, что в доме что-то не так. Вроде всё на местах — фотографии, книги, запах корицы, — но под этим всем скрывалось нечто иное. Как будто дом притворялся.
Она поднялась наверх, не дожидаясь разрешения. Коридор встретил её полумраком, в конце горел ночник, излучая мягкий янтарный свет.
— Миа? — позвала она.
Ответа не было.
Когда она вошла в комнату, мир замер. Миа стояла посреди комнаты — бледная, с запавшими глазами, в пижаме, на которой когда-то были единороги, а теперь — тусклые силуэты.
— Мия, что случилось? — Рэйчел сделала шаг вперёд.
— Они не хотят, чтобы я говорила, — прошептала девочка. — Но теперь она здесь. Всё можно.
Рэйчел не успела спросить, кто «она». Девочка пошатнулась, и Рэйчел едва успела подхватить её. Сердце бешено колотилось, когда она крикнула:
— Ричард! Зови скорую!
Шаги прогремели по лестнице, но прежде чем кто-то вошёл, Миа открыла глаза — и посмотрела мимо Рэйчел, в угол комнаты.
— Ты ведь видишь её, тётя?
Миа пришла в себя уже внизу, когда приехали врачи. Девочку уложили на диван, мама Рэйчел подала плед. Всё выглядело почти обыденно, если бы не то, как мать смотрела — не на внучку, а на Рэйчел.
— Не надо было подниматься, — произнесла она. — Мы справились бы сами.
— Справились? — Рэйчел с трудом сдержала дрожь. — Она чуть не потеряла сознание! Что с ней происходит?
Мать молчала. Эмбер стояла у двери, сжимая ключи так, что побелели пальцы.
— Это не твое дело, — наконец произнесла она. — Просто… не вмешивайся.
Рэйчел не спала всю ночь. Ричард уснул на диване с сыном на груди, а она сидела у окна, глядя на тёмный сад. Внизу, у калитки, мелькнул силуэт — женский, в длинном плаще. Рэйчел моргнула — никого.
Под утро она услышала шаги. Тихие, детские. Миа стояла в дверях спальни.
— Она зовёт меня, — сказала девочка. — Хочет, чтобы я пошла к озеру.
Озеро за домом давно заросло камышом. Когда-то здесь катались на лодке, ловили рыбу, а потом один мальчик — соседский — утонул. После этого мать запретила даже подходить к воде.
Но Миа шла прямо туда, босая, с расстёгнутой курткой. Рэйчел бежала за ней, чувствуя, как земля под ногами становится мягкой, вязкой.
— Миа! Остановись!
Девочка не обернулась. Она дошла до самой кромки и вдруг замерла, будто вслушиваясь.
— Она под водой, — сказала Миа тихо. — Она сказала, что я должна вернуть.
В этот момент из камышей донёсся шорох, и Рэйчел увидела что-то — не тень, не отражение, а фигуру женщины в белом платье, склонившуюся над водой. Сердце ухнуло вниз.
— Миа, назад! — крикнула она, бросаясь вперёд.
Когда она схватила девочку, фигура исчезла, но из воды выплыла кукла — старая, выцветшая, с оторванной рукой.
Позже, когда Мию уложили спать, Рэйчел показала находку матери. Та побледнела.
— Откуда это?
— У озера. Она знала, где искать. Кто это?
Мать долго молчала. Потом сказала:
— Это была твоя сестра. Настоящая Эмбер.
Слова ударили, как ток.
— Что ты несёшь?
Мать обернулась.
— Она утонула там, когда тебе было три. Мы не смогли сказать тебе правду. Потом мы взяли девочку из приюта. Чтобы… всё выглядело так же.
— Значит, Миа…
— Миа что-то чувствует, — перебила мать. — С тех пор, как ты приехала, она снова начала говорить с ней. С Эмбер.
Рэйчел не поверила — до той ночи. Она проснулась от тихого шороха. У кровати стояла Миа.
— Она говорит, что хочет домой.
— Кто?
— Эмбер. Та, что под водой.
Рэйчел поднялась, сердце билось в горле. Девочка держала в руке куклу, теперь чистую, как новая.
— Она сказала, что теперь я должна остаться.
— Что ты имеешь в виду, Миа?
— Ты ведь её настоящая сестра. Она ждёт.
В тот момент лампа мигнула, и комната наполнилась запахом сырости и старых водорослей. Из зеркала на стене смотрела девочка — та же, что на старой фотографии из альбома, которую Рэйчел когда-то случайно нашла и которой «не должно было быть».
Когда Ричард проснулся, кроватка была пуста. Мать стояла у окна и шептала:
— Она забрала свою. Так будет лучше.
На озере нашли только следы босых ног, уходящие в воду.
Через неделю, когда полиция прекратила поиски, Рэйчел вернулась в дом. Она открыла старый альбом, и там, где раньше была пустая страница, появилась новая фотография — она, Ричард, и две девочки, стоящие у воды.
На обороте было выведено детским почерком:
Теперь все дома.