В тот день, когда Войтек ехал в больницу за женой и новорожденными близнецами, его сердце билось так сильно, будто собиралось вырваться из груди. В руках он сжимал букет воздушных шариков с надписью «Добро пожаловать домой», а на заднем сиденье лежал мягкий плед — он собирался аккуратно завернуть в него малышек, чтобы бережно перенести в машину. Его жена, Кинга, мужественно прошла всю беременность, и теперь, после долгих месяцев ожидания и тревог, наступал тот самый момент — начало их новой жизни втроём… или, точнее, вчетвером.
Но всё изменилось в один миг.
Когда Войтек вошёл в палату, две крошечные девочки нежно покачивала медсестра, а Кинги нигде не было видно. Ни её сумки, ни телефона — пусто. На тумбочке лежала лишь записка, оставленная как будто наспех:
«Прости. Позаботься о них. Узнай у своей матери, почему она так поступила со мной.»
Мир Войтека перевернулся с ног на голову. Он машинально взял малышек на руки — такие хрупкие, беззащитные, с запахом молока и чем-то близким и родным, что сложно было описать словами. Он не знал, что чувствовать, что говорить. Просто стоял, а внутри всё горело и кричало.
Кинга ушла.
Он бросился к персоналу, требуя объяснений. Но в ответ лишь пожали плечами — мол, она ушла утром по своей воле, сказав, что всё согласовано с мужем. Никто не заметил ничего странного.
Войтек отвёз малышек домой — в их новую комнату, где витал аромат ванили и мандаринов. Но боль от происходящего не утихала.
У порога его встретила мать — Галина Шиманская, с улыбкой и запечённым блюдом в руках.
— Вот и мои внучки! — радостно воскликнула она. — А как Кинга?
Войтек протянул ей записку. Женщина мгновенно побледнела.
— Что ты наделала? — вырвалось у него с горечью.
Мать пыталась оправдаться: мол, ничего страшного, хотела лишь поговорить с Кингой, предостеречь её — чтобы была хорошей женой. И что в этом плохого? Просто хотела «защитить сына от проблем».
В тот же вечер Войтек выставил мать за дверь. Он молчал, не кричал, просто смотрел на малышек и пытался не сойти с ума.
Ночами, укачивая девочек, он вспоминал, как Кинга мечтала стать матерью, как выбирала имена — Ягода и Калина, как гладил её живот, думая, что она спит.
Порывшись в её вещах, он наткнулся на ещё одну записку — письмо, написанное ею и адресованное… его матери.
«Вы никогда меня не примете. Не знаю, что ещё сделать, чтобы стать для вас «достаточно хорошей». Если вы так хотите, чтобы я исчезла — я уйду. Но пусть твой сын знает: я ушла, потому что ты отняла у меня уверенность в себе. Я больше не могу…»
Войтек перечитывал письмо несколько раз, потом сел на край детской кроватки и тихо заплакал — беззвучно, от бессилия.
Он начал искать её, обращался к друзьям, звонил всем знакомым Кинги. В ответ слышал одно и то же: «Она чувствовала себя чужой в вашем доме», «Говорила, что ты любишь мать больше, чем её», «Она боялась остаться одна, но ещё сильнее — остаться с тобой».
Прошли месяцы. Войтек учился быть отцом: менял подгузники, готовил молоко, засыпал в одежде, иногда даже с бутылочкой в руках. И всё это время он ждал.
И вот, когда малышкам исполнился год, кто-то постучал в дверь.
На пороге стояла Кинга — бледная, но с надеждой в глазах, неся в руках маленькие подарки для дочек.